Ладога.
Хроники
редких состояний.
Виктор Грицюк
Введение.
Красота пейзажа существует - как бы - ни для кого. Ни для кого - полыхает запад свирепым пламенем, и ветер гонит по озеру водяные валы, срывая с гребней пену. Ни для кого - от угрюмой тучи отрывается страшный винт смерча и ударяет в стылые воды. А потом - висит прямо над палаткой радуга, зыбко вибрируя в мелких каплях дождя - и тоже - ни для кого. Какая самодостаточность, какая невероятная расточительность! Какое нескончаемое многообразие! Иной раз подумается вдруг, а может быть это для меня, для фотографа. Но кто я, гость случайный, жмущийся со своими фотоаппаратами к мокрой скале, кутающийся от ливня в тонкий целлофан?
Природу можно научится понимать, лишь становясь её частью, сливаясь с ней так, чтобы проходили через сердце маленькие и большие её живые вибрации. Для этого надо замерзнуть вместе с заиндевевшей травой, намокнуть вместе с этими пятнистыми мхами, и обсыхать на ветру, в лучах скупого солнца, а на рассвете – замирать вместе с очарованным лесом. И ступать надо тихо. И молчать. И ничего лишнего ни надо выдумывать от ветра своей головы. Надо научиться растворяться в этой безмерности без страха, сбрасывая привычные маски нашей «неповторимой» индивидуальности. Надо, наконец, прекратить страшиться умирать от искрящегося и обжигающего восхищения.
А мир ведь, на деле, бесцветен и невидим - это широчайший спектр электромагнитных колебаний, лишь узкая часть которых «задевает» наши органы чувств, создавая в малой степени адекватную реальности «галлюцинацию». Так утверждают люди учёные. Существует ли «объективная красота» в мире - большой вопрос? Может быть, мы сами её себе придумали, исходя из скромных наших физиологических возможностей? Да и тут - каждая культура из узости этой выбирает, порой - абсолютно разные явления и предметы. Иногда, задумавшись, засомневаешься, а есть ли она вообще – «абсолютная красота».
Хроника первого рассвета после
недели дождей.
Я, фотограф, снимающий пейзаж, сижу у костра с кружкой горячего кофе и вдыхаю холодный воздух, смешанный с кофейным ароматом и дымом можжевельника. Два сильных запаха - как две бодрящие ноты на фоне нежной утренней безмятежности. Костер горит неторопливо, без припадков и истерик, мягко отдавая тепло. Всё, что мне надо тут для жизни - умещается в рюкзаке. Оказалось, что надо не очень много – резиновые сапоги, плащ, куртка, свитер, пара теплых носок. Похолодает – все вещи надеваешь на тебе, а потеплеет – снимай по одной, - до комфортного состояния. Невдалеке стоит любимая моя палатка, мой милый уютный дом.
Ни разу не случалось, чтобы чего-то мне недоставало. Всякая вещь в рюкзаке - в деле. А если бы не тяжелый кофр и штатив, то бегать можно бы с таким легким рюкзаком за плечами. Но фотоаппаратура, разные приспособления и пленки составляют большую часть моего багажа – я же не турист, а фотограф. Я работаю с красотой природы, давно учусь улавливать своей техникой перемены её настроений. Тут – пластмассовой «мыльницей» не обойдешься.
Сегодня - первая ночь без дождя. Всю неделю сырость пропитывала до нутра, и добивал северный ветер. А может это не ветер, а само дыхание Севера с периодом в неделю – вдох и выдох – и замерзло всё. Наконец подсох блокнот, уже доходивший до точки разложения, перестали расплываться чернила на его влажных листах. Вчера задул юго-западный ветер. Вчера был ветреный, но теплый день с нервным закатом.
Гудит раскачанная за ночь водяная чаша озера. Волны с силой бьют в скалы на противоположной стороне островка, и от ударов этих резонирует каменный монолит, пронизываемый гулкой нотой. Я слушал ее в палатке всю ночь. Она имеет в своем составе какой-то первобытный страх, вызывающий смутное беспокойство. Наверное, так гудит земля перед землетрясением, когда мечутся обезумевшие от ужаса животные.
Рассвет пока неспешен. Малиновым и фиолетовым окрашиваются тучи на востоке, и на них вспыхивают розовые отблески, намекая, что там, внизу, за горизонтом, готовится нечто серьезное. Потом ярко разгораются ближние к горизонту облака, а всё небо наливается вишневым свечением. Облачный фронт слоится, светится, подчеркнутый желтыми бликами.
Из-за кромки озера, из раздутых углей робко возникает край раскаленного диска, словно ещё сомневаясь – вставать или нет. И появление его почему-то вызывает радость, и даже восхищение – вот, есть нечто неизменное в мире, нечто постоянное в трясучке неверных секунд. Рассвет разгорается между голым каменным мысом Баевого острова и островом Сосновым, горбатым, колючим от елей, словно здоровенная гусеница. Проснулись, кричат, паря над островом огромные палевые птенцы большой морской чайки. Но всё кратко в сегодняшнем рассвете. Три минуты – и огромное солнце исчезает в тучах. Небо как-то быстро затягивается серой, слоящееся массой, старится на глазах.
Сегодня сделать фотографию не получилось. Но радость не оставляла
весь день, словно зарядился ею от короткого рассвета. И день приезда,
когда бурлило сумасшедшее небо, и ходуном ходила палуба под ногами, когда
катер карабкался на волны, падал и вновь взбирался, - этот день неожиданно
уехал далеко в память - на год, на два назад. Даже чудилось, что не я был
там, а это фильм, который затягивал - затягивал, да так и не затянул до
конца в свои громоздкие сюжеты. Казалось теперь, что жизнь была на
материке, как бы - и не моя, а знакомого мне другого человека. Я же –
настоящий, живу много лет в ровном течении дней маленького островка,
наблюдая за миром со стороны.
Хроника туманного дня.
Это день – особый. Тишина, тепло, и легкий-легкий, будто моют младенца, плеск и шепоток волны. Густой туман укрыл Ладогу, все острова и луды. Всё укрыто серебром, и серебряный туман заменил даль – будто пространство посеребрено. Туман открыл тайну можжевеловых зарослей Малинового острова. Оказывается - все кусты, каждая малая веточка, густо укутаны паутиной. Паутина везде, и между деревьями, и провисла гамачками с ветвей, и проявилась классическими кругами с росинками, будто дорогими украшениями. Кажется – кто-то аккуратно упаковал каждую ветку, каждую группу иголок на небольших сосенках, округлил и смягчил белым чехлом их острые контуры. Кажется - макнули деревья в вязкие облака, и застыл на ветвях облачный раствор. Контуры сосен, дымчатые на белом фоне, четки и гармоничны, без контрастов. Ярко-зеленый цвет леса разбелился и, похоже, сама тишина осела на них в виде серебряных паутинок. Будто остров заколдовали, приговорили к вечному сну. Острова и все озеро за туманом ровно растворились, лишь чуть светлее на востоке где висит солнце. Сон и сказку подарила сегодня Ладога.
За открытую случайно тайну можжевельника ветка его хлестнула меня несильно, покропила объектив фотоаппарата крупными каплями росы. Капли собираются на паутине, растут и тяжело падают вниз. Осторожно брожу внутри мокрого зачарованного царства и понимаю, что парочкой пленок тут не ограничишься.
Хроника редкого вечера.
Тихий закат длился и длился, не кончаясь, постепенно окрашивая небо
поочередно в желтые, зефирные, карминовые цвета. Солнце тайно опускалось
за дальние острова, завесив это пространство облаками ровно до высоты
колючих контуров елей. Умирился ветер и кончился неугомонный бег на небе.
Вода отяжелела, стала густо-лиловой, с синим подбоем. У берега, беспокоя
ровную гладь, заплескалась от полноты жизни рыба. Из глубин озера возникли
три лаково черных тюленя, и деловито зашныряли среди всплесков.
Восток засветился оранжевым, и линия горизонта сгинула бесследно, растворилась в этом оранжевом сиянии. Моя лодка двигалась теперь в чистом цвете, в пространстве без верха и низа. Весла волновали это фантастическое пространство цвета, и краска капала с их кончиков. И только чуть темнеющие дальние острова намекали на существующую где-то реальность. Фотографировать было просто – куда не поверни камеру, всюду невероятный пейзаж. Такие чудеса делает свет!
Цвет всё густел, наливаясь в кровавую гамму, и вдруг быстро исчез, сменившись обычным сизым полумраком. На юго-востоке выбиралась из вод озера огромная полная луна цвета сочной лососины, а апельсинный глаз Марса внимательно следил за ней сбоку. Небо неспешно сгустилось до ультрамарина и показало столько звезд, что выглядели они как песок, намытый к центру небосвода. Млечный путь грандиозной песчаной косой протянулся от края до края горизонта.
Хроника последнего утра.
Удивительно, что ни один день, даже самый ненастный, даже самый ветреный и штормовой - не похож на другой. Ни утро, ни вечер, не похожи на вчерашние и позавчерашние. В это последнее утро можжевельник пахнет ещё острее, напоминая запах ладана. И всё вокруг опять по-другому.
Сегодня на восходе солнце вначале выкрасило близкие к себе тучи в
пурпурные, кондитерские цвета, края же подсветило ярко-золотым – аж зубы
сводит, а вся остальная 
масса облаков светились неизвестно откуда взявшимся
густо-синим цветом. Облачный фронт растянулся по небу в форме огромных
клещей, концами своими почти касаясь рассвета.
Солнце поднималось в лазурную чистоту промежутка в тучах, двигаясь неспешно и достойно. Оно окрашивало сонные в зеленом своем забытьи острова во всё нарастающий по интенсивности красный цвет. Налетели утки и шумно заполоскались рядом, в заливе, нарушая торжественность процесса. А может - я не понял чего-то? Может - они были его частью?
Свет же, тем временем, из красного сделался звонко-лимонным, превратив сосны в контрастный орнамент на холодных тонах западной части небес. Клещи облаков достали, наконец, солнце, уловили его в свои недра, и лохматое их подбрюшье засветилось чистой охрой. В ребристых промежутках туч голубело чистое небо. Ветер рассвета, тонкий зефир сегодня так и не дунул.
Дальняя бродячая полоса тумана вначале резала Крестовые острова пополам, тонким покрывалом стелясь над водой. Потом туманные языки загуляли, то обнимая, то отступая от островов, порой совсем скрывая их занавесом с рваными краями, порою шифонно утончаясь так, что угадывались смутные контуры. Через пол часа туман отполз в озерную даль, засизел и принял вид близкого горизонта. Взметаемый легкомысленным ветерком, он стал изображать сопки и горы, якобы - дальнего берега, неустанно меняя очертания.
Я уже отснял на рассвете пять пленок, и сижу теперь у костра, внимательно наблюдая за трансформациями тумана над Ладогой. Сфотографировать это невозможно. Но не смотреть тоже нельзя. Как хорошо, что редкие состояния редки и коротки, иначе не хватило бы фотопленки даже на день поездки. Их ждешь, ждешь, и когда они возникают – строчишь почти бессознательно, сомнамбулически. Оглянулся – пяток пленок уже засвечен. Засада.
Хроника домашней работы.
Есть у фотографов такая примета - если кончается пленка, значит – пора домой. И побыстрее, пока природа не показала что-то уж совсем невероятное, о чем будешь после с тоской вспоминать не сфотографировав. А дома начинается совсем другая песня. Дома ты уже не фотограф, а сам себе редактор и судья. И всегда приходится проходить четыре стадии сильных эмоциональных переживаний.
Первое переживание неплохое – восторг. Это - когда в лаборатории бегло просматриваешь десятки свежепроявленных пленок. В них есть хорошая цветопередача, верная экспозиция и идеальная резкость. В общей массе они кажутся такими классными. Особенно приятно, когда кто-то из коллег окажется рядом и просит показать съёмку. На фотографов вид такого количества качественных цветных кадров производит шокирующее впечатление.
Второе чувство - полное разочарование. Это когда отснятый материал надо разобрать по сюжетам для избежания повторов. Кадров красивых много, а сюжетов выходит маловато. Какое-то многословие получается. Ведь говорил же себе – не снимать так много одно и то же. Не снимать много в одном месте. Подумай, помедли, подожди, поброди - говорил. Но если помедлить, можно всё упустить, и кто его знает, повторится ли редкое состояние. Не помню, что бы повторялось, на то оно и редкое.
Третье чувство, тяжело наваливающееся сразу за вторым – это депрессия. Вспоминаешь, как ловко менял объективы, задумчиво измерял свет экспонометром и нервно курил. Суетился, и даже потел. Выглядел настоящим профессионалом, но вот – из семидесяти пленок всего двадцать приличных пейзажных фотографий. Куда всё делось? Куда провалилось? И почему именно у меня? Ведь сотни фотографов делают тысячи хороших картинок, оставаясь при этом людьми несимпатичными, порой - и неумными даже.
И, наконец, подступает четвертая стадия чувств – смирение. Вырезаешь эти свои двадцать фотографий из огромного цветастого вороха, понимая, что большого чуда не случилось. Не случилось «большого рывка». Да и есть ли в мире фотографы, снимающие пейзаж кадр в кадр, у которых - каждый щелчок затвора – шедевр? Думаю – нет таких.
2004 © Текст и фотографии Виктора Грицюка.
